Знакомство с японским режиссером Акирой Куросавой

 

С Акирой Куросавой мы познакомились в 1974 году — на съемках фильма «Дерсу У зала». Могу похвастать тем, что не только из советских, но и из европейских актеров я единственный, кто у него снимался (ну и, конечно, мой партнер по фильму Максим Мунзук). С тех пор мы не раз встречались, каждый год получаю от Куросавы поздравительные открытки с его рисунками. Вообще он малоразговорчив и малообщителен. Но теперь, после полутора лет совместной работы и многих лет общения, могу сказать: те, кто становится ему близок, остаются друзьями на всю жизнь. Я горжусь такой дружбой и называю Куросаву сэнсэем — своим учителем.

Вообще история нашего знакомства удивительная, просто мистика какая-то. Летом 1972 года я был с театром на гастролях в Киеве и перенес там тяжелую операцию. И вот лежу в палате и слушаю по радио, что в Москве начинается кинофестиваль и что приехал великий Куросава с картиной «Под стук трамвайных колес». Когда на пресс-конференции кто-то из журналистов спросил его о творческих планах, он ответил: мечтаю сейчас снять фильм «Дерсу Узала». А я же эту книжку знаю с детства и родом почти из тех мест, из Забайкалья. Подумал тогда: повезет же какому-то счастливцу! Хорошо бы сняться там хотя бы в эпизоде... Прошел год, я только оправился, стал работать. Как-то звонят с «Мосфильма» и приглашают на пробы в картину «Дерсу Узала». На какую роль? Арсеньева! У меня сердце не упало — улетело!

Куросава не знал русских актеров и попросил представить ему нескольких. Среди претендентов был и я. Он посмотрел по одной лучшей (именно лучшей!) нашей ленте. Ему показали первую серию гремевшего тогда «Адъютанта его превосходительства». Он попросил и вторую, а на следующий день заказал остальные...

Еще до съемок меня предупреждали, что Куросава очень жестокий режиссер. Мне же показалось, что добрее я не встречал. Он был не жестоким, а требовательным. И это проявлялось во всем. Ведь «Дерсу Узала» он начал снимать в Японии еще в 1939 году. Но вскоре понял, что эту картину можно снимать только на родине людей, о которых написана книга. Из уважения к Арсеньеву, дневники которого он досконально изучил, он отказался тогда от своего замысла. Его требовательность, и к самому себе прежде всего, вылилась в то, что теперь он носит не звание, а имя Куросава — имя, которое почитают во всем мире.

У Куросавы своя школа. Это не театральная система, но и не чисто «киношная». Это не чистая Япония, но и не Европа. Это его собственная система, о которой он никогда не писал книг и вообще не распространялся. Чтобы его понять, с ним надо общаться. Мы восемь месяцев прожили вместе в тайге (а в общей сложности — больше года), мы вместе праздновали наши праздники. Мы разговаривали не один вечер и не одну ночь. Наверно, в таком общении и складывается образ человека.

Куросава необычайно интересно работает. Обычно режиссеры используют актера как пластик, глину, лепя нужное. Куросава доверяет актеру и сразу раскрывает перед ним все карты. Он показывал нам полную раскадровку фильма, продуманную заранее. Снимая обычно двумя ка мерами, он предупреждал нас, какая будет вести общую панораму, а какая — снимать крупные актерские планы. Такая система не исключает импровизации. Бывали случаи, когда Куросава приходил в тайгу на место съемки и садился... Администраторская группа замирала в ужасе: мы не выполним план! И он действительно сидел так день, два и по нескольку часов смотрел вдаль... Уже на «Мосфильм» слали липовые бумаги, что отснято столько-то метров. А потом он снимал за день тройную норму. И только теперь я понимаю, что он искал будущий кадр — рисовал его в своем воображении. И если бы вы видели, с каким восторгом он находил решение! Даже при тридцатиградусном морозе на острове Ханка, где он отморозил руки и от слепящего снега потерял на время зрение.

Куросава никогда не объяснял, что нужно делать на съемочной площадке. Он приходил в тайгу, долго стоял, смотрел... Группа перешептывалась: опять старик чего-то колдует. И вдруг он начинал ощипывать какие-то кустики или, наоборот, привязывать листочки. Тогда следом за ним шла его постоянная сотрудница, второй режиссер Нагами — она с ходу понимала, что надо Мастеру. Скоро к делу подключалась вся группа. Он никогда не говорил «надо» — он начинал делать. И каждый подключался к работе в меру своей фантазии. В этом весь Куросава. Он не насилует. Он фантазирует как великий художник. Все остальные либо понимают его, либо...

И вот еще, если говорить о Школе Куросавы. У японцев есть такое качество — очень уважительно относиться к партнеру (и в жизни тоже). Куросава всегда дает своим сотрудникам высказаться. Он никогда не оставлял без внимания любое замечание актера, художника или реквизитора. Всегда выслушивал, не спеша обдумывал и только тогда давал ответ. Упрямый кате-горизм у него напрочь отсутствует. Я думаю, что это присуще всем великим людям.

Его внимание к людям иногда проявлялось совершенно неожиданным образом. Я испытал это на себе. На IX Московском МКФ «Дерсу Узала» завоевал Главный приз. (К слову сказать, фильм был награжден и «Оскаром», статуэтку которого я увидел только у Куросавы. Один критик, встретив меня тогда в Госкино, рассказывал, что при вручении «Оскаров» были названы наши с Мунзуком имена, и зал встал. Я только в прошлом году по телевизору увидел, как это происходит.) Так вот, на одной из послефестивальных пресс-конференций Куросава вдруг сказал, что Соломин-сан может заниматься режиссурой. По ТВ в этот момент показали крупный план: глаза у меня были на лбу. Это был 1975 год, ни о какой режиссуре я тогда не помышлял. Мы с Куросавой на эту тему вообще не разговаривали — просто работали вместе. Очевидно, в процессе работы у великого режиссера и складывается определенное мнение о том или ином человеке. Причем его слово оказывается козырной картой. Потом прошло два года, и вдруг меня болгары приглашают поставить спектакль. Я говорю: ни разу не ставил... Они отвечают: мы верим Куросаве. Так я поставил свой первый спектакль. А позже и два телевизионных фильма.

Хотел бы я сказать и о нашем «внимании» к великому режиссеру. Ведь Куросава хотел поставить у нас еще одну картину. У меня находится единственный литературный вариант его сценария, написанного по «Пляске красной смерти» Эдгара По. (Отрывок этого сценария впервые будет опубликован в одном из ближайших номеров «СЭ».) Я был приглашен сниматься. Музыку должен был писать Исаак Шварц. Куросава всегда придавал колоссальное значение русской литературе. Он говорил, что Достоевский, Толстой, Чехов, Горький оказали на него огромное влияние. Ему нравится и старая русская архитектура. Вероятно, поэтому события новеллы По он перенес в Россию XII века. Речь в сценарии идет о чуме, которая, видимо, ассоциировалась у Куросавы с произведением Пушкина. Однако наши чиновники углядели там другие ассоциации... Фильм не состоялся. Считаю это непростительной ошибкой. Мы потеряли интереснейшее произведение, хотя, надо отдать ему должное, не потеряли в художнике друга.

Я абсолютно уверен, что мне в жизни посчастливилось встретиться с великим человеком. То, что Акира Куросава — великий режиссер, знают давно во всем мире. Но он еще и великий человек. Рядом со мной все эти годы — и в творчестве, и в жизни — живет его образ.

Материал подготовила О. Ненашева